Это текст. Нажмите, чтобы отредактировать и добавить что-нибудь интересное.
Сергей Патаев
ЧЕРНЫЕ СЛЕЗЫ
ИНЫЕ
(Глава 27А)
Еля держала Неко на руках. Вместе с Сатако и другими факторянами они стояли в срубе, который отец Афанасий громогласно называл храмом господним. Было воскресенье, ноябрьский мороз вовсю лютовал даже в южных районах Ямала. Ненцы всерьез полагали, что это причастие будет последним в этом году. Скорее всего, завтра или послезавтра батюшка заберет семью и отчалит в Ноябрьск до весны. Приметы тому уже были – весь вчерашний день жена отца Афанасия носилась между домом и сараем и таскала в дом различные продукты. Поистине чудесам Господа не может быть предела! Приезжая в факторию пустыми и на «Патриоте» (*122*) обратно в город батюшка возвращался не иначе как на грузопассажирском КАМАЗе, до верху забитым всякой снедью. Некоторые остряки говаривали, что видали на столе отца Афанасия дары, которые они оставляли христианскому Богу, но батюшка невозмутимо раз за разом повторял, что все, что положено на алтарь Господень – Господу же и предназначается. Брать оттуда – грех. Воистину, Бог помогает тому, кто сам себе помогает.
Вторая примета – время. Если раньше батюшка, как и полагается, причащал утром, то сегодня почему-то решил сделать это вечером. На сколько это соответствовало канонам ненцы не знали. Раз батюшка решил причастить вечером – флаг ему в руки. Он, если что, и будет в ответе перед Всевышним за попрание освященных процессов.
На последнее в этом году причастие собралась вся фактория. В селении было пятьдесят домов, в которых жило почти две сотни человек. Казалось, все они сегодня набились в храм. Ненцы очень толерантны в религиозном плане. С детства воспитываясь на традиционной культуре, поклоняясь духам и зная, что их жизнь полностью зависит от благорасположения этих самых духов они, тем не менее, шли и крестились. Так, на всякий случай. Ведь небесных заступников, как известно, много не бывает. Тем более что Бог людей с Большой Земли был, по-видимому, могущественнее всех их духов вместе взятых, раз дал своим людям машины и оружие, которыми они смогли завоевать другие народы и даже победили природу. Лучше не гневить этого Бога. От духов не убудет, если хасаво зарежет еще одного оленя и принесет его в жертву Богу пришельцев. Возможно, он убережет коренных обитателей тайги от своих людей и тоже наделит их силой и властью над природой. Поэтому ничего удивительного не было в том, что даже у шамана болтался крест на шее и он сам стоял в одном из первых рядов, слушая блеяния отца Афанасия.
Еля и Сатако тоже были крещеными. При крещении им дали христианские имена, но за пределами храма этими именами никто не пользовался. Крестили в прошлом году и Неко. При крещении она получила имя Зинаида. Батюшка обещал выписать потом свидетельство о крещении, но так и не выписал. Крестными почти у всех крещенных в последние годы жителей фактории были сам отец Афанасий и его жена. Поэтому, можно сказать, вся фактория породнилась с батюшкой.
Неко устала от долгого нахождения в одном положении и стала кувыркаться на руках матери. Еля зашикала на нее и затрясла. Тогда Неко в отместку выплюнула соску и истошно заорала. Стоящие рядом люди стали недовольно оборачиваться. Отец Афанасий проповеди не прервал, но тоже метнул в их сторону осуждающий взгляд. Еля не знала как успокоить вырывающегося из рук ребенка и стала ее подбрасывать. Неко в ответ заорала еще громче. Тогда на помощь пришел отец. Сатако взял ребенка из рук жены, но и на его руках Неко не успокоилась. Она хотела, чтобы ее опустили на пол. Сатако, думая что это ее успокоит, поставил Неко на ножки. Неко вдруг так истошно заорала, что люди невольно отскочили от нее. Даже отец Афанасий прервал свои блеяния, пытаясь разглядеть, что там происходит. Еля и Сатако безуспешно пытались успокоить ребенка, но их действия, казалось, только еще больше заставляли ее кричать.
Неко вырвалась из рук отца и, не удержавшись, шлепнулась на попу. На ней были толстые меховые штаны и меховая куртка. Маленькому полуторагодовалому ребенку тяжело было подняться в такой одежде, и Неко зарыдала пуще прежнего. Девочка теперь не сидела, а уже валялась по полу, не в силах подняться самостоятельно, но и никого не подпуская к себе. Нина-Дай-На-Пиво протянула к ней руку, чтобы погладить, но Неко так цапнула ее за кисть, что к крику ребенка добавился крик взрослой женщины. Из прокушенной руки текла маленькая струйка крови.
-- Прекратите немедленно этот балаган! – вдруг раздался строгий окрик в наступившей на мгновение тишине. Это крикнула жена батюшки. Расталкивая прихожан, она как нож сквозь масло, пробиралась через толпу. Через мгновение она оказалась в центре круга, внутри которого истерил ребенок, а родители безуспешно пытались его успокоить. – Что вы себе позволяете?! – разгневалась поподья. – Как Вы себя ведете в Божьем Храме? Немедленно заберите ребенка и уходите отсюда, пока не научитесь себя вести. Не срывайте службу!
Еля вся покраснела от стыда. Сатако тоже смутился и растерянно переводил взгляд с дочери на попадью, на жену, на отца Афанасия – как будто ища у каждого из них поддержки. Жена батюшки с перекошенным от злости лицом схватила ребенка, встряхнула девочку и всунула ее в руки Ели.
-- Уходите немедленно! – грубо указала на дверь попадья. Толпа испуганно молчала.
Вдруг из крайнего ряда, от иконостаса, кто-то стал пробираться к месту скандала. Вскоре стало ясно, что это Максим почему-то решил тоже оказаться в эпицентре событий. Но, в отличии от попадьи, он двигался на много медленнее, так как пытался это делать вежливо и аккуратно. Постоянно извиняясь и прося разрешения пройти, он оказался на том месте, где еще минуту назад были Еля, Неко и Сатако. Но никого из них там уже не было. Обратно нырнула в толпу и исчезла попадья. Криков ребенка и других посторонних звуков не было слышно, и отец Афанасий возобновил службу.
Еля, вся в слезах, с ребенком на руках выскочила из храма. Только там, на холоде, на морозе минус двадцать, она, наконец, поспешно застегнула на ребенке меховую куртку, надела на голову шапку, обвязала шарфом так, что даже глаз не было видно. О себе в этот момент она совсем не думала. Только защитив от холода Неко, Еля, прижав ребенка к ногам, вдруг заплакала. Она плакала тихо – так, что слышали только она и дочь. Неко уже успокоилась и во все глаза смотрела на маму. Что сейчас думал ребенок знал только он сам.
Сатако выскочил следом и, заметив своих, быстро направился к ним. Он увидел растегнутые полы одежды Ели и неодобрительно покачал головой.
-- Простудишься, однако, --укоризненно проворчал Сатако, заботливо укутывая жену и, как на маленькой, застегивая на ней все деревянные пуговицы и подпоясывая ее ремешками из меха. Еля не сопротивлялась. Ей тоже иногда хотелось быть маленькой девочкой. Хотелось, чтобы о ней заботились. В суровом мире хасаво мужская нежность – явление редкое, достойное внесения в Красную Книгу.
Сатако тыльной стороной меховой рукавицы вытирал слезы с глаз жены.
-- Совсем замерзла, однако. Слезы уже оледенели. Так не долго и в снежную королеву превратиться. –
Сатако говорил очень нежно и, приобняв жену правой рукой, а левой подхватив на руки ребенка, повел своих женщин домой. – Не надо плакать на улице. Простудитесь, заболеете – что я потом буду с вами делать, однако?
Еля в который раз возблагодарила духов, что в мужья он послал ей именно Сатако. С виду суровый и грубый, как и все мужчины их маленького народа, в душе он был очень добрый, всегда готовый прийти на помощь родственникам и друзьям. Только взаимно выручая друг друга можно выжить в таких суровых условиях, в которых живут хасаво. А еще Сатако практически не пил, вот уже полгода как не курит. И, что удивительнее всего, он очень любил читать. Любую книгу, которая ему попадалась, он прочитывал от корки до корки. Другие ненцы посмеивались над ним, но в глаза насмехаться никто не смел – Сатако был могуч, как медведь, и не спускал обид. Он еще в юные годы сумел поставить себя так, что его уважали все – и сверстники, и взрослые мужики.
Прочитанное Сатако любил рассказывать жене короткими летними и длинными зимними ночами. Еля всегда с интересом слушала вычитанные мужем истории о любви и ненависти, о том, как живут пришельцы в своих городах, население которых превышает всю численность хасаво вместе взятых – ямальских, таймырских, печорских. Рассказывал про невероятную в Москву, в которой людей жило в сто раз больше чем в Ноябрьске и где люди рыли норы, в которые клали рельсы, чтобы потом по этим рельсам ездить друг к другу в гости. И убивали друг друга – из ревности, из зависти, из-за денег.
Сатако не любил мир пришельцев и многое бы отдал, чтобы два этих мира – мир хасаво и мир людей с Большой Земли – никогда не пересекались друг с другом. Но, к сожалению, эти миры наложились один на другой. И если от появления ненцев в мире людей с Большой Земли ничего не изменилось (они их просто не заметили), то приход пришельцев перевернул песочные часы истории и время для хасаво побежало в обратном направлении. Чем больше коренные народы бескрайнего Севера сближались с людьми с Большой Земли, тем быстрее они исчезали – как культура, как народ, как люди. Те ненцы, которые перебрались в города, стали такими же пришельцами как и русские. Переняли их привычки, образ жизни, их ценности. И также теперь разоряли родную тундру, как это делали их кумиры. А оставшиеся в традиционном быту их братья по крови были теперь досадной помехой и для одних, и для других.
И даже в церкви им теперь не рады. Казалось бы, ну что такого, что ребенок заплакал? Это же радость! Ребенок плачет – значит, он жив! Просто нужно понять, чего он хочет. Маленькая Неко еще не умеет разговаривать и только так может сообщить окружаюшим свои потребности. Сатако почему-то был уверен, что будь на месте его дочери какая-нибудь русская девочка, отношение к ним было бы иное. Поведи она себя подобным образом, как это сделала Неко, попадья не бросилась бы их выгонять, а, наоборот, постаралась бы успокоить ребенка. Иногда дети охотнее слушаются чужих взрослых, которых бояться. Маму и папу бояться нечего – от них ребенок не ждет ничего плохого. А чужие дяди и тети -- непонятные для них существа. А потому страшно. Лучше, от греха подальше, сделать то, что они просят.
Но попадья выставила их на двадцатиградусный мороз, даже не дав одеться в храме. Она так орала, ее рожу так перекосило от злости, что ребенок мгновенно перестал плакать. У Неко, наверное, душа в пятки ушла. И если она будет видеть во сне кошмары, то лицом этих кошмаров будет страшная рожа попадьи. Ее крестной матери.
Не обращая внимания на то, что ребенок успокоился, она все равно выгнала их. Еля убежала, заливаясь слезами унижения и обиды, а он, Сатако, в бессильной ярости вышел следом. Хуже всего, что никто из хасаво, кто в этот момент был в храме, даже не сделал попытки вмешаться. Только Нина-Дай-На-Пиво попыталась успокоить ребенка – она так поступила, наверное, потому, что у нее не было детей, а она их очень любила и мечтала о своих лапочках-дочках. А ведь в толпе были родной брат Сатако, дядя Ели, другие близкие родственники и друзья. В тундре, случись что, они не задумываясь все бросили бы и пришли бы к ним на помощь. Не испугались бы никакой опасности. Ни голодного волка, ни свирепого медведя, ни беспощадной метели. А тут из-за криков какой-то русской бабы впали в ступор и застыли как каменные истуканы. Молча проглотили обиды, нанесенные их соплеменникам, и как ни в чем не бывало вернулись к ожиданию причастия и благословения чуждого им Бога.
«А я-то чем лучше? -- спохватился Сатако. – Я такой же как они. При мне оскорбили мою жену и дочь и выгнали на мороз. А что сделал я? Ни-че-го! Опустил голову как побитый пес и вышел следом. Как будто привык, что нас ото всюду гонят. Во что же я превращаюсь? Какой же я мужчина, если не могу защитить свою семью?!»
Сатако застонал от злости. В нем все закипело от чувства негодования – негодования на самого себя. И если бы не маленькая Неко на руках и всхлипывающая жена под мышкой он бросился бы сейчас обратно в этот храм, набил бы морду этому блеющему по-козлиному жирдяю-попу, поломал бы все там внутри и сжег бы к чертовой матери эту избушку, в которой им всем внушают, что они мусор под ногами их Бога и порочны уже просто потому, что родились на свет. А потом сжечь! Все сжечь – избушку, иконы с надменными чужими лицами, попа с хитрыми бегающими глазками, наглую и грубую попадью, которая выгнала на мороз его семью… Ох, как он ненавидел всех их, пришельцев с Большой Земли, этих хозяев жизни!
В мозгу ненца возникали различные сцены расправы. Большинство способов, какими он собирался расправится с ненавистными ему чужаками, он нашел в их же книгах. У ненцев не было института пыток. Не было богатого опыта инквизиции, сталинских лагерей и гитлеровских газовых камер. Не было у хасаво ни Саддама Хусейна, ни Джека Потрошителя, ни людоеда-императора Бокассы (*123*). Зато все это был у пришельцев с Большой Земли. Сатако, читая их литературу, всегда удивлялся – зачем они убивают друг друга? Почему охотятся за чужим богатством, воюют за землю, за воду, воздух, которым дышат? Неужели им всего этого не хватает? У Сатако на сколько хватало глаз – бескрайние тундра и тайга, где и человека-то не сыщешь – встретить хасаво, не говоря уж о пришельце, большая редкость. Это надо знать куда идти, чтобы встретить. И всем хасаво всего хватает. Пока хватает.
Зачем они живут в своих городах-муравейниках, друг на друге? Что это за жизнь, когда тебя окружают люди со всех сторон? Свободно ни вздохнуть, ни увидеть солнце перед собой. Нужно идти быстрее, чтобы идущий сзади не наступил тебе на пятки… Почему они все не бросят и не разойдутся по лесам, лугам, степям, тундре, тайге? Сатако знал, что Земля – огромная. И места на ней хватит всем. И если бы люди с Большой Земли оставили свои города и жили бы на природе и в согласии с природой им не пришлось бы с ней, природой, воевать. Не пришлось бы выкачивать из ее недр ее черную кровь, рубить деревья, которые дают ориентир путнику и, как он читал, очищают от всякой грязи воздух, которым дышат все – и пришельцы, и хасаво.
Но прогресс неумолимо сгонял пришельцев все теснее и теснее. Им хотелось богатств все больше и больше. Они кромсали Землю с еще большим остервенением, как будто в последний раз делили награбленное. Уничтожали легкие планеты – в Сибири и на берегах неведомой Амазонки. Воздух становился все хуже, вода, мать-прародительница, могла теперь даже убить одним глотком. В ней жили микробы, которых раньше не было и которые непонятно откуда брались. А люди с Большой Земли выдумывали все новые и новые безделушки, на которые требовалось все больше и больше ресурсов – нефти, газа, металлов, леса, чистой воды… И ничто не могло остановить их. Все преграды сметались на пути. Где сопротивлялась природа – ее утюжили бульдозерами, пробивали насквозь буровыми машинами. Где сопротивлялись люди, желающие жить по-другому, их сгоняли с насиженных мест, как каких-нибудь колорадских жуков с картошки. На одних сбрасывали кассетные бомбы, запрещенные к использованию всеми их же, пришельцами, правилами ведения войны. Других убивали невесть откуда взявшимися новыми штаммами гриппа – не то свиного, не то птичьего. А третьих душили санкциями, эмбарго, блокадой…
Пришельцы вели себя, как дети, отрекшиеся от своих родителей. Как будто не на этой планете они рождены. Как будто действительно прибыли с далеких звезд – Сатако читал такие книги, где авторы-мечтатели покоряли иные миры или боролись с внеземными захватчиками. Глупцы! Самой большой опасностью для человека с Большой Земли был… сам человек с Большой Земли. Он, хасаво, кутавшийся в шкуры, как и его предки тысячи лет назад, каслающий оленей по тундре, понимал это лучше этих надменных, деланно умных пришельцев.
Сатако ненавидел их всех. А после сегодняшнего – особенно. Хотя, как говорят, ненависть – обратная сторона бессилия. Человек, не способный победить другого человека, более сильного (морально или физически – не важно) начинает его ненавидеть. Это как защитная реакция. Но ненависть рождает страх. А обратная сторона страха – месть. Мстят только за пережитый страх. А Сатако, как бы он себя не убеждал в обратном, боялся людей с Большой Земли. Очень боялся! Боялся их оружия, их машин, их власти над природой. Их Богов, в конце концов, которые все это дали пришельцам. Именно из страха его предки вешали иконы святых у себя в алтаре рядом с чучелами священных животных. Именно из страха они старались умилостивить их – кормили свежим мясом и поили горячей кровью. Хасаво боялись их и искали их расположения и защиты. Но ни один ненец никогда не признается в своем страхе перед пришельцами. Ибо всем известно, что мужчина-хасаво ничего не боится – ни стужи, ни страшного медведя, никакой другой напасти, которая может подстерегать его на бескрайних просторах тундры или в глухой сибирской тайге. Сколько раз мужчины их народа вступали в рукопашную схватку со свирепыми голодными волками. И побеждали, и умирали – без страха. С сожалением – да, но без страха. То были честные схватки. И победа доставалась тому, кому элементарно везло.
С пришельцами же все обстояло иначе. Они побеждали всегда. Даже воюя между собой они умудрялись уничтожать все живое вокруг себя. Все, что их окружало, погибало. Они же побеждали. И эти победы, которые не могли быть победами Добра, вселяли ужас в ненцев. Землю захватило Зло. И это Зло всегда побеждало. Ибо Бог этого Зла был неимоверно сильнее всех духов хасаво, всех их богов. И, что удивительно, пришельцы в большинстве своем поклонялись одному и тому же Богу. А раз этот Бог допускал подобное братоубийство – значит, это Бог Зла.
Хасаво были храбрыми людьми. Нет, они совсем не были воинами, ибо вражда в тундре – гибель для всех. Победивших в схватке не будет. У ненцев испокон веков ценилось трудолюбие, взаимовыручка, отвага. Но не дерзость! И даже к свирепым волкам, которые нападали на стада и утаскивали в тундру оленей, они относились без ненависти. Волк – тоже дитя природы, как и хасаво. И он нужен для того, чтобы пастух не спал, следил за своим стадом, вовремя подмечая, когда и какому оленю в чем есть нужда. Ногу подвернул – надо перевязать. Трава закончилась – перегнать на другое пастбище. Язык облизывают и шумно фыркают – отвести к водопою. Не было бы волка – хасаво бы спал. И олень со сломанной ногой, упав на пастбище со съеденной под корень травой никогда не смог бы утолить жажды. И умирал бы долгой и мучительной смертью. А так волк, вовремя учуяв беспомощное животное, избавит его от мук. Если пастух-хасаво, разумеется, раньше его не найдет и не вылечит.
Страх и ненависть – это как брат и сестра. Они всегда рядом.
Когда за спиной послышался хруст, Сатако не испугался. Он узнал по звуку шаги человека, который быстро приближается к ним, хрустя снегом. Можно сказать, бежит. Это не были звуки волчьих лап – те двигаются почти бесшумно. А здесь, в фактории, все свои, хасаво. Кого ему бояться?
Сатако, не оборачиваясь на звук шагов, которые становились все ближе и ближе, продолжал свой путь домой. Неко от монотонного покачивания уже уснула на руках отца и уткнулась ему в плечо. Еля перестала плакать, но до сих пор не могла прийти в себя – она шла вся опусташенная, опустив голову и молчала. Сатако ничего ей не говорил – ни слов утешения, ни то, что разделяет ее чувства. Иногда нужно дать человеку побыть наедине со своими мыслями.
Когда они миновали забор дома Нины-Дай-На-Пиво, Сатако услышал, как его окрикнули:
-- Подождите!
Поначалу он не узнал этот голос. Кто же это мог быть? Обернувшись, он увидел спешащего к нему человека. Одет не как хасаво, долговязый, плутающий по заметенной снегом улице как новорожденный медвежонок на еще не окрепших ногах. Чуть не упав, человек все же добежал к остановившемуся ненцу и остановился, тяжело дыша.
-- Еле Вас догнал, -- отдышавшись, удовлетворенно сказал Максим. При свете Луны Сатако рассмотрел лицо неожиданного преследователя. Его удивлению не было предела.
-- Зачем ты идешь за нами? – грубо спросил Сатако. – Что тебе надо?
-- Я был вместе с Вами в церкви во время причастия. Я видел, как все произошло. Мне очень жаль, что так получилось…
Но Сатако не дал ему договорить, грубо прервав на полуслове:
-- Тебе какое дело? Иди отсюда, по добру по здорову.
-- Я вам не враг, -- начал было Максим, но Сатако не стал его слушать. Резко развернувшись, зашагал по направлению к дому, ускорив шаг.
Но этот неугомонный пришелец продолжал его преследовать. Он семенил рядом и верещал под руку:
-- Простите, что не помню Вашего имени. Я наблюдал за Вашей девочкой, когда Вы были в храме. Она болеет. Вы знаете? У нее что-то не так. Шеи почти нет, головка не поворачивается. Вы обследовали ее в больнице?
Услышав эти слова Еля остановилась как вкопанная. Неужели кто-то еще видит то, что видит она и от чего упорно отмахивается ее муж. Она потянула его за рукав.
-- Подожди, Сатако. – взмолилась женщина. -- Ты слышишь, что он говорит? Он тоже видит, что Неко болеет.
Сатако остановился. По его телу пробежала дрожь. Глаза стали наливаться злостью, но ни Максим, ни Еля не видели перемен, происходящих в нем. Максим стоял к нему боком, а Еля повернулась спиной, жадно слушала, что говорит этот молодой врач-пришелец. Ее сердце подсказывало, что ему можно верить.
-- Да, у нее что-то не в порядке с развитием. – продолжал Максим как ни в чем не бывало. Найдя заинтересованного слушателя в лице Ели он заметно воодушевился и охотно излагал ей свои наблюдения. – Я обратил внимание на то, что ее руки всегда опущены. Она не может их поднять?
-- Не может, -- печально подтвердила Еля. – Раньше могла. А теперь даже пальцы с трудом сжимает. Но когда у нее случаются приступы она так выгибает свои ручки и ножки, что мне кажется, что они вылезут из суставов. Но самое страшное, когда у нее изо рта идет пена. Она задыхается, плачет, кричит. А я ничем не могу ей помочь. Я даже не знаю что с моей девочкой.
-- Ее надо показать врачу в городе. – уверенно сказал Максим. – В Ноябрьске есть необходимое оборудование – рентген и флюорограмма. И необходимые специалисты. Нужно сдать анализы и сделать снимки. Врачи выяснят в чем причина и смогут вылечить вашу дочку. Завтра утром приходит КАМАЗ, который заберет отца Афанасия и его семью. Я договорюсь с водителем, чтобы и вы с ними поехали. И позвоню в больницу чтобы там вас встретили и сделали все необходимые процедуры…
Еля хотела поблагодарить Максима и заверить, что да, она обязательно поедет и сделает все что скажет Максим и другие врачи. Лишь бы Неко стало лучше. Но она и рта не успела раскрыть. Сатако свободной рукой больно толкнул ее в спину. Муж никогда не был с ней так груб, никогда не поднимал на нее руку – даже когда она осквернила своим присутствием си. Еля обернулась и ошарашенно посмотрела на Сатако. Он, тем временем, всунул ей в руки Неко и одним ловким прыжком оказался перед Максимом.
События развивались на столько быстро, что, казалось, время ускорило свой ход. Неко завертелась на руках Ели, просыпаясь, и, отвлекшись, женщина не увидела, как ее муж ударил догнавшего их человека в лицо. Бил на отмашь, но удар получился очень сильным, хлестким. Из разбитого носа пошла кровь. Максим вскрикнул скорее от неожиданности чем от боли. Смешно взмахнув ручками, он упал на спину.
Неко уже проснулась и увиденное, видимо, ее испугало, потому что ребенок вдруг дико закричал и стал вырываться из рук матери. Еля с ребенком на руках, не в силах помешать, поспешила в дом. Благо он был рядом, всего через несколько дворов. Она бежала что есть мочи по вязкому снегу. Ребенка старалась держать лицом вперед чтобы Неко не видела сцен, напугавших ее. По щекам Ели снова текли слезы, сердце бешенно колотилось. Она чуть не выплюнула легкие пока добежала до своей калитки.
Максим лежал в снегу и удивленно хлопал своими большими глазами. Разбитые очки отлетели в сторону и затерялись где-то в снегу. Страшный абориген с перекошенным от злости лицом нависал над ним каменной скалой. Его узкие глазки налились кровью и превратились в две щелочки на круглом мясистом лице.
-- Ты что хочешь от моей семьи? – тяжело дыша зло шипел Сатако, медленно надвигаясь на поверженного противника. – Ты зачем сюда приехал?
Максим почувствовал, что одним ударом дело, скорее всего, не ограничится. Ненец не собирался уходить. Он приближался, широко расставив ноги и сжав свои огромные кулаки, увеличенные пушистыми меховыми рукавицами до невероятных размеров. В принципе, именно эти рукавицы и смягчили удар. Если бы Сатако бил голой рукой он переломал бы молодому человеку все – и нос, и челюсть. Но все равно было больно.
-- Не надо! – крикнул Максим, видя что Сатако бросился на него.
Но обезумевший от вида крови ненец его уже не слышал. Сатако был настоящим мужчиной и не мог бить поверженного врага. Поэтому он, подняв Максима, встряхнул его и врезал еще раз как следует. Максим отлетел еще дальше чем в первый раз. Сатако же удивился – взрослый мужчина, а весит не больше его жены.
То, что Максим не сопротивлялся, еще больше распаляло ненца. После каждого удара Максим пытался отползти подальше от этого ненормального, даже пытался подняться на ноги и убежать, но Сатако раз за разом его нагонял и очередным хорошо поставленным ударом отправлял в нокаут. Максим поначалу боялся, что он его убьет, но постепенно все тело превратилось в одну большую болячку. От каждого нового удара все будто взрывалось внутри. Он захлебывался слезами, слюной и кровью. В голове засела только одна мысль – скорее бы все это закончилось. Пускай даже убьет, лишь бы быстрее.
-- Не надо?! – ревел Сатако, раз за разом поднимая Максима для нанесения очередного удара. – А выгонять нас на мороз надо?! – удар! – А ходить по нашей земле -- надо?! Убивать наши реки, озера, отравлять наш воздух – надо?!
Для Сатако попавший в его руки человек с Большой Земли был олицетворением всего того, что он ненавидел. В таком состоянии ненец не видел разницы. Что молодой доктор, что поп-проходимец, что поподья-стерва – все едино. С каждым новым ударом они сливались для него в одно целое мегасущество. Все вместе они были для него Злом. Все обиды, которые Сатако накопил за тридцать лет своей жизни, выплескивались теперь на этого тщедушного человечка. Но удовлетворения почему-то не приходило.
Под конец избиения Максим уже не мог стоять на ногах. Его глаза закрылись, все лицо превратилось в кровавую маску. Он был без сознания, но находившийся в невменяемом состоянии Сатако этого не замечал, продолжая молотить бесчувственное тело. Молчание Максима его возмутило. Как этот слизняк, который не может даже постоять за себя, смеет не отвечать ему?!
Сатако встярхнул Максима так, что у того душа должна была выскочить из тела. Он попытался поставить Максима на ноги, но тот мешком упал в низ.
-- Дерись как подобает мужчине! – крикнул Сатако, становясь в боевую стойку. Но Максим лежал ничком на снегу, не подавая признаков жизни.
Если бы ненец был сейчас в нормальном состоянии, он понял бы, что перестарался. Непоправимое уже или произошло или вот-вот должно было случиться. Но ярость отключила разум. Накопившимся обидам нужен был выход. Сатако подошел к Максиму и ткнул его ногой под ребра.
-- Где твой Бог? – презрительно сплюнул ненец. – Почему не дал тебе силы сражаться со мной? Твой Бог ничто! И вы сами – ничто! Ты и твой поп и его бесноватая жена. Всех вас побью! Вы за все ответите. За все обиды, нанесенные моему народу. Дочку он мою лечить собрался. Уйдите с нашей земли и не будет у нас проблем. Никто не будет болеть. Никто не будет кромсать нашу землю, отравлять нашу воду. А не уйдете – мы вас всех вышвырнем отсюда. Духи нам помогут, однако. Твой Бог – слабак!
Ответом ему было все то же молчание. Сатако решил еще раз хорошенько встряхнуть этот мешок с костями. Он даже нагнулся было, чтобы поднять его, но что-то стрельнуло вдруг в спине и он, схватившись, выпрямился. Постояв, поморщившись какое-то время, ожидая, когда боль утихнет, он нашел все-таки в себе силы поднять Максима. Молодой человек все также был без сознания и не мог стоять на ногах. Сил на удар больше не было. Он сжимал и разжимал кулак свободной руки, которой не держал Максима, но не чувствовал в нем больше силы. Все, силы закончились, он выдохся. Но и просто так бросить жертву и уйти Сатако не мог. Застилавшая мозг ярость требовала отмщения. Еще крови и еще страданий поверженного врага.
Неожиданно его взгляд упал на забор. Это был забор дома Нины-Дай-На-Пиво. Он вспомнил, как в какой-то книге читал о способе казни, когда жертву насаживали на кол. Постепенно сползая по острому колу все ниже и ниже несчастный умирал в жутких мучениях. Но умирал долго. Хоть Сатако и не был кровожадным маньяком, но конкретно в эту минуту он готов был разорвать на части не только Максима но и любого другого пришельца, попади он под руку.
К неудовольствию Сатако забор у Нины-Дай-На-Пиво был не заостренный, а, как и у всех, с тупой гладкой поверхностью. Такой же забор был и в его доме. Сатако оглянулся, но и у всех нининых соседей тоже был стандартный туповерхий забор из плотно подогнанных друг к другу досок. Как ни старался, Сатако не смог вспомнить у кого в фактории был островерхий забор. Да и вспомни он, сил дотащить безвольно обвисшее тело Максима на другой конец фактории у него вряд ли бы хватило. По такому то снегу по колено!
Крякнув от досады, Сатако дотащил волоком Максима до забора Нины-Дай-На-Пиво и, собрав последние силы, перекинул этот мешок с костями со своих рук на забор. Кидал так, чтобы Максим оказался спиной на ребре забора. Усилия расчитал верно, Максим с первого броска лег на ребре забора в нужном положении. Тело молодого человека свесилось вниз с двух сторон забора. Сатако знал, что это очень больно. Может, не так больно, как сидеть на колу, но все же. И от осознания того, что противник будет мучится еще долго после его ухода, Сатако, наконец, почувствовал удовлетворение от содеянного.
-- Сдохни. – злорадно пожелал напоследок висящему на заборе человеку Сатако и побрел домой.
Как же он устал! Злость и рукоприкладство отняли у него все силы.
Дома уже все спали. Неко тихо посапывала в своей кроватке, а Еля лежала на животе, уткнувшись в подушку. Не зажигая свет, Сатако разделся. Постоял, раздумывая, умыться ему или нет, и решил, что сделает это утром. Он хотел было лечь рядом с женой но передумал. Неожиданно возникшее чувство вины перед ней заставило его уйти на лежанку. Ему было стыдно, но он не понимал от чего – то ли от того, что не смог защитить жену и ребенка от сумасшедшей попадьи в храме, выгнавшей их на мороз раздетыми. То ли за то, что свое бессилие он выместил на человеке, пускай и пришельце, который ему лично ничего плохого не сделал. Просто попал под горячую руку.
Как и в чуме в доме в фактории тоже были свои симзы и свое си. Проходя мимо си Сатако увидел
блеск в углу – это светился металлический оклад иконы Николая Чудотворца, на которого падал лунный свет из незашторенного окна. Первым желанием было подойти, снять икону, разломать ее на части и выкинуть, чтобы и следа ее в доме хасаво не осталось. Но, приблизившись к ней и взглянув на лик, ненец понял, что не сможет этого сделать. Вся решимость куда-то улетучилась под строгим взглядом давно умершего святого. Постояв какое-то время в нерешительности, Сатако молча развернулся и пошел на лежанку.
Он долго ворочался не в силах заснуть. Когда Сатако закрывал глаза перед ним сразу возникал Максим, лежащий на заборе в той позе, в которой его оставил Сатако. Он лежал и медленно умирал, страдая от невыносимой боли и невозможности спастись – так, как и хотел Сатако. Только в этом полусне он был в сознании и смотрел на него лицом Николая Чудотворца. Открывая глаза Сатако видел блестевшую в темноте икону святого, висящую в углу. Он попытался перевернуться на другой бок, спиной к иконе, но на левой стороне было неудобно спать – начинало болеть сердце.
В какой-то момент Сатако проснулся. Он открыл глаза и долго лежал, вспоминая вчерашний вечер – церковную службу, истерику Неко, крики попадьи, слезы Ели, разбитое в кровь лицо Максима. Со стены на него сурово и без всякой жалости смотрел Николай Чудотворец. Злость давно ушла, мозг снова работал в полную силу. И к Сатако стало приходить осознание того, что он натворил.
«Может, еще не поздно?» -- с испугом подумал Сатако, вскакивая с лежанки. Он выскочил из дома, на ходу кутаясь в малицу, и побежал к тому месту, где несколько часов назад оставил умирать на заборе Максима. Не пришельца, не захватчика с Большой Земли, не расхитителя недр и лесов, а Человека.
Только бы не было совсем поздно!
ПРИМЕЧАНИЯ к Иным (Глава 27А)
*122*. Имеется в виду отечественный внедорожник «Патриот» на базе УАЗа.
*123*. Жан-Бедель Бокасса, также известный под именами Салах эд-Дин Ахмед Бокасса и Бокасса I (1921 — 1996) — президент Центральноафриканской Республики (1966-1976), император Центральноафриканской империи (1976-1979). Один из самых эксцентричных диктаторов XX века. Съедал в прямом смысле этого слова своих политических противников. В сентябре 1976 года, во время визита лидера ливийской революции Муаммара Каддафи в ЦАР, Бокасса и ряд членов правительства приняли ислам, взяв себе соответствующие имена (Бокасса изменил своё христианское имя на Салах-эд-дин Ахмед Бокасса). Тогда же распустил правительство и заменил его на Совет Центральноафриканской революции (по образцу Совета революционного командования Ливии). Был свергнут французским экспедиционным корпусом в 1979 году. В изгнании свободно перемещался по миру, жил в Ливии, Кот-д`Ивуаре, в Париже. В 1986 вернулся обратно в ЦАР, где тут же был арестован. Осужден, в том числе и за каннибализм, к смертной казни, но был помилован (!!!) и амнистирован в 1993 году. В 1996 умер от инфаркта.