СЕРГЕЙ ПАТАЕВ

ИНЫЕ

(Глава 36А)

​

А дальше была совсем другая жизнь. Жизнь без оленей. Жизнь без ежегодных касланий за полярный круг. Жизнь стала оседлой. И бедной. Ибо богат в тундре тот у кого есть олени. Олени – это мясо, шесть, жир и деньги на спирт, бензин и патроны. Нет оленей – это уже не богатство. И даже не обеспеченность.

 

Ненцы делились на три сословия. Первые, самые многочисленные и самые богатые – это кочевники-оленеводы. Их стада варьировались от десятка до нескольких тысяч. Те, кто имел  тысячу-другую оленей принимали к себе в парму (*183*) оленеводов с малыми (несколько десятков голов) стадами и платили им (чаще мясом чем деньгами) за то что те выпасали по очереди их оленей. У Сатако было почти тысяча голов. Oн считался тэтто (*184*), однако сам выпасал оленей пока они у него были. Он был очень гордый и уверенный в себе человек. Все привык делать сам, ни от кого не зависеть и никому не прислуживать. Когда-то был, поправился хасаво.

 

Второй группой по численности были рыболовы-охотники. Многие оленеводы, лишившись оленей, становились рыбаками. Рыбаки считались мангбада (*185*) и статус их был не особенно высок. Они кочевали по 4 раза в год, меняя места ловли  и охоты на дикого зверя. Меняли выловленную рыбу на мясо, продавали. Хотя, по правде сказать, по настоящему бедными среди них были только совсем уж откровенные пьяницы которые спускали все деньги. Рыбак с головой мог заработать в сезон до 200 000 рублей. А это большие деньги не только по меркам тундры. В большинстве российских регионов люди таких денег не зарабатывали и за год.

 

Но деньги не имели в тундре того значения как на Большой Земле. Деньги были как рыба – попадались в руки и протекали сквозь пальцы. И если удавалось за сезон купить импортный лодочный мотор – уже считалось счастье. Настоящее богатство давали олени. Только хозяин стада минимум в тысячу голов мог чувствовать себя богатым. Когда-то и Сатако так себя чувствовал.

 

С тех пор как у него забрали его стадо он стал другим. Сатако неделю не выходил из запоя. Пить было не на что, но помогло проведение. Или, скорее, дьявол людей с Большой Земли. Ненцы каслают не только со стадом оленей. Нельзя кочевать без быков. У Сатако было таких четыре десятка. Они тащили за собой хозяйственную утварь. Без них было никак. Когда Чигирь и Байрам приехали забирать его стадо они интересовались только оленями. Про быков Чигирь, судя по всему, даже не знал. Но знал о них хитрый Байрам. Знал и молчал. Молчал, разумеется, и сам Сатако. Хоть что-то то должно остаться!

 

Первый раз Байрам появился в фактории через неделю. Он привез с собой ящик водки. Сатако на отрез отказался продавать быков. Он не пустил Байрама даже на порог дома. Но хитрый Байрам оставил на пороге ящик водки когда уезжал. В другой раз Сатако поставил бы ее в погреб до лучших времен. Он не был пьяницей. Но сейчас что-то надломилось в нем. Выйдя на порог, он увидел наполовину заметенную коробку с огненной водой. Лучше бы вышла Еля! Она бы вылила это подальше с его глаз. И ничего бы ему не сказала. И он бы ничего не знал. Но на крыльцо первым в то утро вышел он сам. Он стоял и смотрел на припорошенную снегом коробку, разрисованной в силуэты бутылок. Смотрел и непонятная горячая волна поднималась внутри его тела. Волна дошла до головы а потом обдала его жаром. Он протянул руки в коробке и заметил что они дрожат. Но это не была дрожь от холода. Это была не понятная, ранее не знакомая дрожь. Сердце стало стучать быстрее. Страх? Вожделение? Что-то среднее между ними.

 

В картонной коробке было шесть бутылок водки и весила она не более трех килограмм. Но как только Сатако взял ее он почувствовал что руки его как будто налились свинцом. Коробку как будто тянула вниз неведомая сила. А ноги вдруг стали ватным. Он еле донес коробку до мастерской, спрятал ее за инструментами. Долго смотрел на нее, как будто не понимал что с ней делать. А потом разорвал ее одним рывком. Достал бутылки и воровато распихал по укромным уголкам мастерской. При этом чувствовал себя Сатако так как будто он не прятал, а воровал. Ему было стыдно и страшно. И в то же время… все равно. Ни о Еле, ни о Неко он не думал в тот момент. Как будто их не существовало вовсе.

 

Сначала Сатако выпил стакан водки и закусил солониной. Спрятал бутылку и пошел прогуляться по фактории. Он не был так заспиртован как русские с Большой Земли. В голове приятно помутнело. Дрожь прошла. Теперь волна вожделения и страха сменилась волной наслаждения и эйфории. Все было не так уж плохо, однако. И чего это он вздумал так убиваться по потерянным оленям? Есть же еще быки. Их можно продать, на вырученные деньги купить пару десятков оленей и пойти в парму. А что? Люди живут же, работая на хозяина. Олени – дело наживное. В парме он не пропадет, однако. Будем вместе с другими выпасть оленей. И одновременно можно будет податься в совхоз, в рыбаки. Совхоз – только название. Такая же парма, только под вывеской хозяйства. Мужики работают бригадой. Часть улова (не более одной десятой) сдают государству, а остальное продают за наличные перекупщикам вроде Байрама. И нормально живут кто с головой и не широким горлом! На заработанные за сезон деньги можно будет прикупать молодняк и лет за пять вполне под силу восстановить прежнее поголовье. Так размышлял Сатако.

 

Проекты возрождения поголовья оленей настолько захватили Сатако, что он не заметил как трижды обошел факторию вдоль и поперек. На морозе хмель быстро выветривался и вместо него появился неприятный оском на зубах, а во рту как будто чайки нагадили. Надо бы добавить, подумал Сатако и двинулся к мастерской. Там он добавил. Подумав, вылил остатки в стакан и допил все что было в первой бутылке.

 

Хмель навалился пуще прежнего. Идти уже никуда не хотелось. Душа требовала песен и Сатако, откинувшись на спинку металлического стула, затянул ябе се (*186*). Он пел о нелегкой своей доле, о выпавших на его судьбу испытаниях, но также выражал надежду на то что жизнь наладится. Он настоящий мужчина, который не боится ни свирепого волка, ни могучего белого медведя. Тем более он не испугается жалких пришельцев. Он им за все отомстит – и за злую попадью, и за оленей, и за то что убивают его милую тундру своими дырками и машинами.

 

Поглощенный своими воинственными песнями, Сатако не услышал как дверь мастерской скрипнула и в мастерскую заглянула Еля. Мужа не было дома с самого утра. Он как вышел на крыльцо так и пропал. Ничего не сказал, никуда не собирался. Когда он не пришел обедать – она заволновалась. Когда пропустил ужин – дождалась пока Неко заснет и пошла на поиски. Но долго искать не пришлось – заглянув первым делом в сарай, она увидела пьяного Сатако, орущего ябе се. Он орал свои хмельные песни закрыв веки поэтому ничего не видел. А так как орал, под конец заводясь, уже в полную глотку, то и слышать посторонних звуков уже не мог.

 

Еля все поняла. Этого она боялась больше всего. Она постояла с минуту, глядя на пьяного мужа, а потом стремглав бросилась в дом и зарыдала, зарывшись в подушку. Что теперь с ними будет? Как они будут жить? Потеря оленей – это трагедия. Но если Сатако сопьется – это верная смерть. Как они выживут???

 

В тот день Сатако вернулся домой заполночь. К этому времени он успел приговорить еще одну бутылку. Он еле держался на ногах. Но был очень воинственнен. Он стал звать Елю, но она не отзывалась. Это его разозлило еще больше.

 

-- Ты что, меня не уважаешь??? – орал пьяный Сатако. – Собственного мужа??? А ну иди сюда!!!

 

Еля очень испугалась и вся вжалась в койку. Она еще никогда не видела Сатака в таком состоянии. Нет, она видела его пьяным – на свадьбах, на праздниках. Но никогда он не был агрессивным после алкоголя. Скорее веселым и добродушным. А тут – сам дьявол. Как будто сам Нга вселился в него. Она боялась, что он может убить их в таком состоянии. От страха Елю парализовало. Мозг свербила почему то только одна мысль – только бы Неко не проснулась.

 

Когда Сатако выдернул ее рывком из постели она подумала что это конец. Сейчас он убъет ее, а потом и Неко. Она хотела закричать, но крик застрял в ее горле. Сатако швырнул ее как куклу на пол. Падая, Еля больно ударилась головой о пол. Из носа пошла кровь. Она почувствовала, как Сатака резко, до боли в промежности, раздвинул ей ноги и грубо овладел ею. От его вхождений в нее на сухую внутри все горело огнем. А сопевший Сатако продолжал делать свое дело. Как ей было противно! Как будто это был не муж, отец ее ребенка, а дикий зверь. Слава Богу, хватило Сатако ненадолго. Быстро пришел оргазм, он кончил, навалившись на нее. И, полежав так с минут пять, кряхтя поднялся и побрел на кровать. Завалился и захрапел как ни в чем не бывало.

 

А Еля осталась лежать на полу. Слезы хлынули как будто кто-то включил кран. Она рыдала захлебываясь слезами и кровью. Ниже живота болело как будто ее тыкали туда ножом. Еля чувствовала себя как будто ее вываляли в отхожей яме. Только бы не забеременеть.

 

Наутро Сатако проснулся от дикого бодуна. Голова трещала как трансформаторная будка. Жены рядом не было. Полярная ночь не давала возможности сразу понять какое сейчас время суток. Помогли часы. Почти полдень. Где же Еля и Неко? Однако эта мысль была вытеснена более насущной: надо опохмелиться.

 

Кряхтя, Сатако побрел в сени. Он заметил замытое кровавое пятно на полу, удивился, но как не силился, не смог вспомнить откуда оно. Впрочем, долго его эта мысль не занимала. Она исчезла также как и возникла – мимолетом.

 

Он машинально сунул ноги в пимы (*187*), накинул малицу и на автопилоте побрел в мастерскую. Мороз немного привел его в чувство, но все равно стоило огромного труда вспомнить куда заныкал вчера водку, непонятно как появившуюся на его пороге. В конце концов, нашел одну бутылку, свернул ей шею и, щедро плеснув в стакан, залпом выпил до дна. Крянкул с облегчением, когда боль в висках стала сменяться хмелем и наслаждением. Интересная, однако, штука эта память! Куда заныкал водку – вспомнил, а откуда кровь на полу – нет. И черт с ней.

 

Сатако пил в одиночку. Мыслей не было кого то позвать или к кому то пойти. Не от радости он пил, а от злости. От безысходности. Его, тэтто с тысячей голов оленей, в одно мгновение сделали бедным. Нищим. Гордость не позволяла плакаться в жилетку кому либо. К тому же долгие каслания в одиночку приучили его обхождению без общества других людей. Сатако, как правило, сам с собой делил все радости и невзгоды.

 

Шести бутылок, привезенных Байрамом, хватило на три дня. Каждый из этих дней был похож на предыдущий. Он просыпался в одиночестве, брел в мастерскую, пил, орал хмельные песни, и под конец возвращался домой спать. Еля и Неко так и не появились. Где они , что с ними – Сатако это почему то не волновало. Водка затуманила разум полностью. Единственное время, когда он думал о своих домашних – это было утро. Короткий промежуток между тяжелым пробуждением и опохмелом. Но почему то Сатако не боялся за них. Внутри было чувство что все с ними хорошо. Откуда было такое чувство он не понимал и продолжал бухать пока все не выпил.

 

На четвертый день опохмелится уже было нечем. Голова болела невыносима. Захотелось вдруг есть, но когда он попытался проглотить кусок вяленого мяса – все тут же вышло наружу. Еда шла только под водку, как закуска. Было очень плохо. Но пока еще хватало силы воли ни к кому из соседей не пойти за опохмелом. Да и что он им скажет если они вдруг спросят про Елю и Неко? А может, она у одного из них сейчас и вся фактория только о том и говорит что обсуждает их бегство из дома?

 

Взгляд упал на пятно на полу. Сейчас, начав трезветь, он стал вспоминать как стаскивал жену на пол, насиловал там против ее воли. Ясно, откуда кровь – наверное, месячные. Он не помнил чтобы поднимал на нее руку. Ну разве что не совсем аккуратно выдергивал ее из постели. Но точно не убил. В этом он был уверен. Еще вчера, после пробудки, он заметил что вещей в доме стало меньше – значит, Еля приходила пока он был в отключке и собрала вещи – свои и Неко. Не все, но все же вещей в доме заметно поубавилось. Значит, живые. Ладно, переборю ломку и пойду искать их. Буду мириться, однако.

 

Но протрезветь до конца Сатако так и не успел. Вечером, когда он уже почти уснул под несколькими одеялами в несколько дней неотапливаемом доме, он сквозь дрему услышал звук двигателя. Судя по шуму, это был снегоход. И он затормозил у его дома. А следом послышался стук в дверь. Молотили так что в висках стучало барабанной дробью. Стучали, пока Сатако, наконец, не сполз со своего лежбища и не открыл дверь.

 

На пороге стоял Байрам. Черноусый кавказец радостно улыбался во все свои тридцать два зуба. А в руках его была очередная коробка с пойлом. От лица перекупщика не укрылось что при виде коробки глаза хасаво вдруг заблестели и наполнились жизнью. Отодвинув несопротивлявшегося хозяина, Байрам вошел в дом и поставил коробку на стол. Из карманов извлек газетный сверток, в котором оказались помидоры, сыр и зелень. Найдя стакан, Байрам по хозяйски плеснул в него половину и пододвинул ненцу. Себе азербайджанец наливать не стал.

 

Сатако молча вылил в себя содержимое и закусил помидором.

 

-- Как самочувствие, дорогой? – с поддельным участием поинтересовался Байрам, снова наполняя стакан. – Между первой и второй промежуток не большой. Так, кажется говорят?

 

Сатако также молча выпил вторую сотку. И почувствовал как тело вновь начинает наполняться жизнью. В голове вновь появилась приятная легкость. Он понял, что начал пьянеть.

 

-- Ехал мимо. Дай, думаю, заеду. – соврал Байрам. Тон был приятельский. Как будто они каждый день

вместе оленей пасли и как будто Сатако не выставлял его за порог еще несколько дней назад.

 

Сатако неопределенно пожал плечами, выуживая из свертка петрушку. Байрам ободряюще похлопал его по спине.

 

-- Не вешай нос, Сатако. Ты же мужчина! Всякое в жизни бывает. Ну, подрался. Ну, пришлось заплатить чтобы не посадили. Но живой ведь! Руки ноги целы. Семья. Жена. Дети. Сколько их, кстати, у тебя?

 

При упоминании о семье хасаво помрачнел. Он продолжал молчать, перестав рыться в закуске Байрама. Ему вдруг вспомнилось с чего все это началось и кулаки непроизвольно сжались сами собой. Перекупщик, заметив начавшуюся перемену настроения, тут же плеснул в стакан еще водки.

 

-- Выпей, друг. Тяжело тебе. – покачал он головой. – Я все понимаю, дорогой. Сам был несколько лет назад в такой ситуации.

 

Сатако опрокинул стакан в себя. На этот раз он даже не стал закусывать. Просто занюхал рукавом. Байрам, между тем, продолжал обрабатывать клиента, почти дошедшего до кондиции.

 

-- Тебе надо взять себя в руки! Жизнь продолжается. Подумай о близких. Ты же кормилец. Как они без тебя?

 

-- Думал уже. – вздохнул Сатако. Это было первое что он произнес с того момента как Байрам переступил порог его дома. – В работники пойду, однако. В совхоз. Семью как-то надо кормить, однако.

 

-- На рыбу? Уже нашел место?

 

-- Нет, еще не нашел. Собирался поехать, да все как-то…

 

Сатако оборвался на фразе, не зная как закончить. Хотя гостю и так было понятно что ненец никуда не поехал из-за запоя.

 

-- Оленей тебе надо заводить снова, брат. Не сможешь ты без них жить.

 

Сатако грустно усмехнулся.

 

-- На какие шиши их заводить? Мы в тундре на сберкнижках деньги не держим. Наши деньги – это наши олени. А у меня ничего не осталось. Вы все забрали с участковым, однако.

 

Байрам сокрушенно помотал головой.

 

-- Нет, брат. Я у тебя ничего не забирал. Я помог тебе в трудную минуту. Где бы ты еще смог денег взять чтобы тому очкарику заплатить? Дорогой, я тебя от тюрьмы спас. Зачем так говоришь? Я твой друг, не враг.

 

Но Сатако только махнул рукой.

 

-- Пустое это все, Байрам. Не хочу говорить даже. Ты сам знаешь как все было. Ты такую цену дал, что можно было на них только пятьсот оленей купить. А ты забрал тысячу. Обман все это, однако. Выхода у меня не было.

 

Байрам зацокал языком.

 

-- Не говори так, дорогой.

 

-- Буду говорить. Так что не на что мне оленей новых покупать. Не-на-что.

 

Байрам вылил остатки водки в стакан. Пустую бутылку поставил под стол. Но к его удивлению, Сатако не спешил пить.

 

-- Выпей брат, -- мягко пододвинул к нему стакан Байрам. – Станет полегче.

 

Сатако грустно усмехнулся.

 

-- Споить меня вздумал, однако? Ненавижу вас всех. Все вы, русские, одинаковые.

 

-- Э, нет, дорогой. – быстро возрази перекупщик. – Ты меня с русскими в один ряд не ставь. Я такой же как и ты, нерусский. Моя страна далеко на юге. Азербайджан называется. Ее тоже захватили русские – как и твою землю. Я такой же как и ты. Чурка. Мы для них все на одно лицо. Поэтому мы должны держаться вместе и помогать друг другу.

 

-- Я уже никому ничего не должен.

 

-- Я знаю как тебе помочь с оленями. Чтобы у тебя снова появилось стадо. Конечно, не тысяча голов.

Но с чего то ведь надо начинать.

 

Именно поэтому Сатако не спешил пить последний стакан. Он чувствовал что пьянеет. А на голодный желудок много не надо чтобы окосеть окончательно. А Байрама лучше выслушать в более-менее вменяемом состоянии. Чтобы потом по пьяни не продать ему душу. Хотя этому проходимцу душа хасаво, скорее всего, без надобности. Тем более такого никчемного как он.

 

-- Каким образом ты хочешь мне помочь? У меня нет денег.

 

-- Но у тебя же есть тягловые быки? – резонно заметил Байрам. Сатако не понял – то ли это был вопрос, то ли констатация факта.

 

-- Ну, есть. – подтвердил ненец.

 

-- Они тебе были нужны когда ты каслал свое стадо. У тебя была тысяча голов. Зачем они тебе сейчас? Оленей у тебя нет. Быков на мясо ненцы не разводят. А устроишься на рыбу – кто за ними смотреть будет?

​

Сатако только грустно вздохнул. Байрам, к сожалению, был абсолютно прав. Ненцы пасли только оленей. Крупный рогатый скот не выпасали даже те тундровые ненцы, которые были оседлыми. Для коров и другой живности просто не было нужной кормовой базы. Только оседлые лесные ненцы, которые жили далеко на юге, в окрестностям Кудымкара, этим занимались. Но это, по сути, уже другой народ. Язык, правда, один, понятный всем ненцам – от Белого моря до Таймыра, но ментально это уже другие люди.

 

-- Что ты предлагаешь? – угрюмо спросил Сатако, разглядывая свои грубые руки.

 

-- Продай мне быков и купи оленей. Тысячу голов, конечно, не купишь. А со стадом в пятьдесят голов – зачем тебе быки? Пятьдесят оленей никто самостоятельно не пасет, ты же знаешь. Не выгодно. Семью с них не прокормишь. Купи и отдай в парму. А сам, как и хотел, можешь на рыбу устроиться. Будешь выпасать общее стадо, когда твоя очередь подойдет. Все ведь так живут у кого мало оленей.

 

-- Это и есть твоя помощь? – усмехнулся Сатако. – Надурил на оленях, теперь хочешь последнее отнять, быков?

 

-- Дорогой, зачем такие слова говоришь? – Байрам сделал вид что обиделся. – Любой оленевод, любой хасаво мне как брат. Я же знал что у тебя есть быки. Если бы я сказал о них Чигирю – они бы у тебя и их забрали. Ты не знаешь ментов так как я. Это страшные люди. Хуже бандитов.

 

-- Уже знаю какие они.

 

-- Тем более. А цену за быков я хорошую дам. И не бойся, Чигирю я ничего не скажу. Между нами все будет.

 

Сатако понял, что если он сейчас откажется – Байрам расскажет про быков участковому. А вместе они придумают как забрать последнее что у него осталось. И явно потом уже цена будет другая. Если вообще будет. Придумают, что у этого Максима какое то осложнение и под эту марку все заберут.

 

«Да, попал я крепко. Даже выбраться не дают. И выхода нету. Если я сейчас откажу – завтра у меня их не будет. Я их даже продать никому другому не успею. До весны месяц еще. Зимой куда я их повезу?»

 

Сатако взял стакан и вылил содержимое себе в горло. Почему то от последней дозы его аж передернуло. Выпитое чуть не вывернулось обратно. Глаза заслезились. Байрам поглядел на него и хмыкнул про себя. Клиент готов, никуда не денется теперь. Отдаст за ту цену, которую ему дадут. Чтобы хоть что то вообще получить.

 

-- Сколько у тебя быков? – алчно поинтересовался перекупщик.

 

-- Сорок. – ответил Сатако. И это прозвучало как приговор всей его жизни. Теперь у него не осталось ни оленей, ни быков. Ни семьи.

 

Договорились о цене и о дне, когда Байрам приедет за быками. Вернее, не договорились. Сатако просто пришлось согласиться с той ценой, которую назвал Байрам. Она была в двое ниже чем на заготовительном пункте. Байрам был непреклонен, не соглашался повысить ни на рубль. Уходя, Байрам оставил коробку с пятью бутылками водки. И Сатако сразу же стал пить.

 

Водка кончилась уже к концу следующего дня. А еще через день, в субботу, должен был приехать Байрам с бойщиками и рефрижераторами. Но ни в субботу, ни в воскресенье, ни в понедельник никто так и не приехал. Богам было угодно, чтобы Байрам погиб, провалившись под подтаявший лед. Ни его, ни его снегоход никто никогда не нашел. А снег замел все следы. Еще богам было угодно, чтобы никто в фактории не видел как перекупщик приезжал к Сатако.

 

Водка закончилась. А вместе с ней пришла ломка, которая тоже на третий день отпустила. Сатако не знал почему не приехал Байрам. Зато во вторник домой вернулись Еля и Неко. Они молча прижались к нему и он заплакал. Сатако впервые плакал в своей взрослой жизни.

 

Водка полностью ушла из его головы. Он возблагодарил богов, что они отвели от него Байрама. Возблагодарил за то, что вернули домой жену и дочь. Он обязательно отблагодарит их за это самым лучшим быком из тех что у него остались.

 

Боги дали ему второй шанс. И он их не подведет.

​

ПРИМЕЧАНИЕ к ИНЫМ (Глава 36А)

​

*183*. Парма – объединение ненцев-оленеводов, в которое входят родственники или соседи. Имеют общее стадо оленей, состоящее из отдельных стад. Это общее стадо по очереди выпасается каждым участником пармы. Если парма объеденяет одного богатого оленевода (от тысячи голов) и малооленных оленеводов, то такой богач, как правило, не участвует в сменном выпасе, но за материальное вознаграждение (мясом или деньгами) за него очередь отрабатывает другой участник пармы.

 

*184*. Тэтто (ненец.) – оленный, имеющий много оленей. В переносном смысле – богатый человек. В ненецком понимании богатым считается не тот у кого есть деньги, недвижимость или другое имущество, но тот, кто имеет оленей. И чем больше оленей – тем богаче считается хасаво. В традиционном понимании, тэтто – многооленный, благополучный, здоровый, щедрый, сильный.

 

*185*. Мангбада – сословие, состоящее из бедняков. У ненцев бедняком считается всякий кто не имеет оленей. Рыбаки-охотники, оседлые ненцы – это мангбада. Впрочем, оленеводы, у которых стадо менее ста голов, также относятся к мангбада. Особого дискомфорта мангбада при общении с тэтто не испытывают, но все же подобный статус считается не особо высоким. Проще говоря, простолюдин, пролетарий.

 

*186*. Ябе се (ненец.) – хмельные (застольные) песни. Являются разновидностью личных песен у ненцев. Обычно исполняются ненцем не в кругу друзей, а наедине с собой. Как правило, не похожи на песни в нашем традиционном понимании. Не имеют рифмы, не имеют припевов и четких куплетов. Исполняются по принципу «что вижу (чувствую, думаю) то и пою». Мотив могут иметь самый разный. По причине того, что такие песни придумываются на ходу, невозможно дважды исполнить по памяти одну и ту же песню. Только если записать ее.

 

*187*. Пимы – высокие меховые сапоги из камуса с подошвами из «щеток» (шкура между большим и малым копытом оленя), реже из кожи, снятой с оленьего лба. Внутрь вкладывают стельки из сухой травы. Бывают как мужские так и женские, последние отличаются только деталями выкройки. В отличии от зимних пим (оленьих), летне-осенние пимы изготавливают из нерпичной шкуры.

​

​

​

​

​