top of page

Это текст. Нажмите, чтобы отредактировать и добавить что-нибудь интересное.

Сергей Патаев

ЧЕРНЫЕ СЛЕЗЫ

ИНЫЕ

(Глава 23А)

Наконец наступила осень! Как ее ждали Еля и Сатако -- не передать словами. Это каслание для них выдалось сущим адом. Ждала ли осень Неко --- неизвестно. Это была вторая осень девочки, родившейся летом, но первая осознанная. Вряд ли в месячном возрасте год назад она представляла себе что это такое.

Состояние девочки по-прежнему вызывало опасение родителей. Но Сатако казалось, что после той жертвы духам, которую он принес Дедушке на Полярном Урале, она стала спокойнее. Он благодарил духов за то, что они приняли его жертву, принесенную от чистого сердца, и облегчили страдания ребенка и его матери. Но не было у Сатако медицинских приборов для исследования внутренних органов ребенка. И врача не было в тундре, который мог бы в этом успокоении по различным косвенным признакам узреть надвигающиеся большие проблемы. Болезнь убивала ребенка изнутри. Настоящим чудом уже было то, что она пережила это каслание.

 

Но Сатако и Еля ничего этого не знали. Своим материнским чутьем только Еля чувствовала, что им нужно скорее возвращаться в факторию. Но как Сатако бросит стадо? Если олени не наберут вес им не на что будет жить зимой. А одни они не доберутся даже если Сатако выделит им упряжку оленей. Еля просто на просто заблудилась бы в тундре. Это Сатако, опытный погонщик и охотник, умел ориентироваться по звездам и по лишайникам. Там, где глаз простого человека не увидит ничего необычного, он увидит ту самую карликовую березу, которую он запомнил по дороге сюда, и расположение ее веток укажет ему дорогу обратно. Это искусство, которое передается от отца к сыну. За короткое время овладеть им невозможно. Поэтому Еля и Неко были привязаны к своему мужу и отцу и вынуждены были из последних сил терпеть все лишения, выпадавшие на их долю. Пока, наконец, Сатако однажды не пришел в чум и сказал:

 

-- Завтра мы начинаем возвращаться домой.

 

Еля обрадовалась. Наконец-то они с Неко вернуться в факторию, в дом на земле. Ей почему-то казалось, что там им будет лучше. Нет, она была уверена в этом! Откуда взялась такая уверенность и почему там будет лучше, чем в тундре она не знала. Быт в фактории мало отличался от быта в каслании. В доме на земле не было ни водопровода, ни газа.  Пропан, который в баллонах привозили до снегопадов, почему-то заканчивался очень быстро. Ненцы давно подозревали, что их обманывают, но мало кто имел возможность сам съездить в город и привезти газ прямо с газонаполнительной станции. В баллонах, купленных там, давление было идентично заявленному на этикетке, и такие баллоны служили в два-три раза дольше чем те, которые привозила автолавка.

 

Когда же начинался снегопад, тогда и мошенники-автолавочники не приезжали. Газ быстро заканчивался, и тогда начинали топить печи, благо горючего материла – торфобрикет – на Ямале было завались, он стоил копейки и многие семьи имели запасы на годы вперед. Правда, запах в отапливаемых торфобрикетом домах стоял такой, что хоть святых выноси. Но на безрыбье, как известно, и рак рыба.

 

Ямальский газ, который был доступен другим россиянам и даже европейцам за тысячи километров от мест добычи, до сих пор оставался лишь голубой мечтой для 90% населения автономного округа. Тысячи людей, наблюдая, как безхозяйственно сжигается попутный газ на нефтяных вышках, отапливали свои дома торфобрикетом и дровами как в дореволюционные времена. И планов по газификации сельских населенных пунктов ЯНАО до сих пор никто не видел и даже о них не слышал. Города и поселки нефтегазодобытчиков не в счет. Они жили своей жизнь, являясь островками цивилизации в бескрайнем океане дикой природы.

 

Непонятно, на что все-таки надеялась Еля, но она была уверена, что в фактории будет лучше. И когда Сатако произнес эти волшебные слова, ее глаза впервые заблестели от радости. Наконец-то!

 

Но возвращение домой никогда не происходило в один день. Как весной они месяц шли к пастбищам у Тазовской губы, так и сейчас на дорогу обратно нужно было затратить то же самое время. Но с каждой стоянкой фактория становилась все ближе. Казалось, даже время стало течь быстрее, когда Сатако объявил о возвращении. Как будто оно стало на сторону Ели и Неко. Еля ожила. Теперь она все делала быстрее, словно быстрее сделанное дело ускоряло ход времени.

 

Стало рано темнеть, и Сатако теперь раньше пригонял стадо к чуму и больше времени проводил с семьей. Когда Неко чувствовала себя хорошо он подолгу с ней играл. Когда девочке нездоровилось он не донимал Елю бытом, сам готовил еду себе и всей семье, стирал в корыте свои вещи и вещи двух своих женщин. Еля ничего не говорила, но была очень благодарна ему. Такое поведение для ненецкого мужчины нехарактерно. Больна ли, здорова ли, но очаг – на женщине. Муж и дети всегда должны быть накормлены и обстираны. Ненецкие женщины даже шутили между собой, что, собираясь рожать или умирать, сначала нужно наготовить еды впрок, чтобы муж не умер с голода или не ушел к другой.

 

В факторию они прибыли, когда ночь окончательно утвердилась над днем. Солнышко лишь на короткое время показывалось на небе, но уже не грело. Пока хватало газа в баллонах, готовили на газу. В каждой фактории стояла плита, присоединенная в нарушении всех требований противопожарной безопасности обычным поливочным шлангом к баллону.

 

Вернувшиеся из многомесячного каслания кочевники ладили теплую одежду. На заборах, на перилах, на стойках для сушки висели малицы, меховые штаны, извлеченные из шкафов, где они провисели короткое теплое время. Все это сушилось, проветривалось, чтобы потом, когда грянут холода, одеться в свежее, не протухшее и лишенное всяких запахов. Малицы и меховые штаны не стирали. Поэтому к окончанию будущей зимы теплые вещи опять будут издавать неприятные для европейского носа, но обычные для обитателя ненецкой тундры, запахи. Горожане-временщики именуют эти запахи не иначе как вонью и к Новому Году, когда одежда успеет пропитаться ими, встретив такого кочевника где-нибудь на улице Ноябрьска или Нового Уренгоя, будут морщить свои большие красные носы и недовольно бурчать еле слышно «обезьяны». Особо впечатлительные дамочки будут даже переходить на другую сторону улицы, чтобы запах тайги ни в коем случае не перебил дух настоящего французского парфюма из Китая.

 

В конце августа – начале сентября короткое бабье лето буквально на неделю другую порадовало жителей фактории различными ягодами и грибами. Раньше ненцы грибы не собирали, ими лакомились только олени. Теперь же, научившись у пришельцев с Большой Земли, они солили их, закатывали и сушили, чтобы потом зимой кушать со сваренной в печке картошкой или варить из сушеных боровиков суп. Из ягод делали варенье, которым также потом зимними вечерами угощали детей и ели сами. На заднем дворе сушилась рыба. Вернее, досушивалась. Сатако наловил ее еще при переходи через Обь. Развешанную на леску вез притороченную к повозке, а потом повесил на тыльной глухой стороне дома. Осень – время изобилия. Время, когда ненец ни в чем себе не отказывает, набивает брюхо различными блюдами, свежими ягодами, грибами, о которых потом будет мечтать всю зиму, следующую весну и лето.

 

Пока Еля приводила в порядок дом в фактории, в котором все это время никто не жил, Сатако осматривал свое стадо. Он отбирал оленей, сортируя их по назначению. Одних нужно будет сдать, чтобы получить деньги, на которые можно будет прожить всю зиму и что-то докупить по хозяйству. Осмотрел молодых самцов. Чтобы избежать ненужных поединков, нужно будет кастрировать большую часть из них своим огромным ножом-килорезом, который вполне бы сошел за короткий меч. Лишь нескольким таким самцам он оставит их мужское начало, чтобы они могли осеменить все остальное стадо и передать потомству свои силу, ловкость, красоту и упитанность. Выделит среди стада тех оленей, которые больны или поражены личинками паразитов. Их убьют в первую очередь. Мясо пойдет на стол. Сатако зарекся никогда больше не приносить таких оленей в жертву. От него духи теперь будут получать только самое лучшее.

 

Неко стала оживать. Она как-то быстро привыкла к детской кроватке. Сама засыпала. Первые ночи спала беспокойно, просыпалась и ревела, но постепенно ее сон вошел в норму и она по ночам уже не беспокоила родителей, давая и им возможность выспаться. К ней стали возвращаться былые навыки. Она снова стала говорит «ма-ма» и «па-па», а любимым словом ребенка стало «когда». Припадки случались все реже, агрессия практически исчезла. Еля благодарила духов, за то, что они услышали ее молитвы. Особенно она благодарила Я-Небя, богиню-мать, покровительницу всех женщин. Даже будучи небожительницей, Я-Небя все равно оставалась матерью, и ничто материнское ей не чуждо. Поэтому она и услышала ее молитвы. Сердце богини-матери не камень, и она помогла ее девочке. Еля за это была ей очень благодарна. Так она размышляла.

 

Сатако за все благодарил духов. Они приняли его покаяние и жертвенного оленя. Видно, он их устроил, раз Неко после его визита к Дедушке пошла на поправку и буквально за неделю стала нормальным ребенком. Правда, девочка внешне продолжала отличаться от других детей, которых видел Сатако. Он не помнил, чтобы у его племянников были такие огромные костяные наросты над бровями, такие надбровные дуги. И ему казалось, что шея у детей тоже должна быть несколько длиннее. Он видел, что Неко не может просто повернуть голову – ей приходится поворачиваться всем телом. Сатако обращал внимание жены на эти отклонения, но ничто не могло омрачить елиного счастья. Она была рада, что ребенок перестал захлебываться пеной и стал кушать сам. Сатако, в принципе, тоже был рад. Ведь духи услышали его – девочка жива, с каждым днем ей все лучше и лучше. Это видно не вооруженным взглядом. Что еще нужно? Зачем гневить духов, придираясь к пустякам? Нужно довольствоваться тем, что есть. И благодарить духов, кормить их, чтобы они не отворачивались от его семьи, всегда защищали стадо, Неко, Елю и его самого. Так размышлял Сатако.

 

Жизнь в фактории постепенно налаживалась. Поп отец Афанасий пытался устроить быт ненцев в соответствии со святым писанием и даже приехал со всем своим семейством в факторию. Здесь у него был небольшой домик, за которым присматривала в его отсутствие Нина-Дай-На-Пиво – одна из немногих постоянных обитателей фактории. Батюшка ходил по домам и мешал заниматься хозяйскими делами, настойчиво призывая паству на службу. Но, занятые различными приготовлениями, ненцы вежливо выпроваживали настойчивого настоятеля. В итоге службу отец Афанасий проводил для своего семейства, Нины-Дай-На-Пиво и еще нескольких стариков, которые в силу своего возраста уже не могли быть полноценными помощниками по хозяйству. Потом, когда с домашними хлопотами будет покончено, когда олени будут сданы перекупщикам и всем необходимым будут затарены сараи и кладовки, ненцы, конечно, пойдут в часовню слушать блеяния отца Афанасия о праведном житии очередного святого из далеких неведомых теплых стран. Тем праведникам не надо было ни пасти оленей, ни растить детей, ни думать о том, как пережить суровую зиму, а потому, по внутреннему убеждению каждого здравого ненца, они и маялись от безделья, совершая и преодолевая собственные трудности.

 

К сезонным наездам из Ноябрьска отца Афанасия все обитатели фактории давно привыкли. Все знали, что с первыми морозами батюшка перестанет бороться с ненецким мракобесием и отбудет в город, закроет часовню, отдаст ключи от обители божьей и своей обители Нине-Дай-На-Пиво и переберется в свою теплую городскую квартиру в Ладном. Паства же, оставшись предоставленной самой себе, вернется к своим неискоренимым святотатственным обрядам и будет кормить свежим оленьим мясом не только духов, но и Николая Угодника. Будет поливать дымящейся кровью жертвы не только святые камни, но и икону почитаемого святого. Батюшка был таким же сезонным явлением как снег или дождь и к нему все давно привыкли. Ненцы относились к нему как к мухе – летает, жужжит себе, и ладно. Главное, чтобы не гадила.

 

А вот то, что в их селении появился новый житель сразу вызвало толки и пересуды. Каждый считал своим долгом посмотреть на пришельца. Тем более, что он был не такой как все. Не хасаво. Соседка сказала Еле, что прибыл он из самой Москвы, поселился в заброшенном доме, где раньше жили геологи. Нина-Дай-На-Пиво звала его к себе, но москвич отказался, предпочтя жить один. Снова не удалось Нине захомутать мужика, потешались ненки. Москвич предпочитал жить один. Он был приветлив, интересовался бытом, всегда первым предлагал помощь. Совсем еще юный, ему не было и тридцати. Но он носил очки с толстыми стеклами, что в глазах местных жителей сразу добавлял ему солидности.

 

«Сразу видно, что ученый человек», -- судачили ненцы.

 

Кто он? Откуда? Как он очутился в их глуши? Нина-Дай-На-Пиво по секрету рассказала елиной соседке, что Максим (так звали пришельца) – доктор. И прислали его сюда лечить их, ненцев. Говорил, что останется даже на зиму, но ненцы не верили. Где это видано, чтобы русский оставался в фактории в снегопад? Тем более такой молодой! Здесь ему не было никаких развлечений – ни дискотек, ни кинотеатров. Предметом спора был только месяц, когда он уедет – в ноябре или декабре. Что ему делать в их фактории, недоумевали кочевники?

 

Правда, были русские, готовые жить чуть ли не год на фактории – геологи, нефтяники, газовики. Но и те соглашались терпеть лишения суровой ямальской зимы ровно столько, на сколько хватало спирта.

 

На разведку первыми пошли мужики. Максим казался им что сынком. Розовощекий, с открытой детской улыбкой. Ну какой он врач? Скорее всего, практикант какой-нибудь. Приехал на Ямал на сезон, наверняка защищает диссертацию. Отбудет положенное время и укатит восвояси.

 

-- Хорошего доктора в такую глушь не пошлют, однако. -- рассуждали поднаторевшие в быту ненецкие мужики.

 

-- Вон, Илья Ильич – тот статный, как тюлень. Опытный. И тот наведывается не чаще чем на неделю в году, -- вторили бабы.

 

В глаза, разумеется, Максиму никто этого не говорил. Все продолжали ему улыбаться и заходили в гости чтобы послушать о Москве.

 

Сатако тоже сходил на разведку. Пошел один. Максим встретил его тепло, напоил чаем с баранками, наотрез отказался от принесенной ненцем домашней настойки. Разговаривал вроде вежливо, но не было в его разговоре той душевности, какая бывает только у хасаво.  «Не наш человек», -- сразу решил Сатако и поспешил домой.

 

А дома и Еля подняла разговор о враче, который поселился в их поселке.

 

-- Вот удача, -- радовалась жена. -- Покажу ему завтра нашу Неко. Наконец-то нашу девочку посмотрит настоящий врач.

 

Но муж на корню зарубил все ее надежды.

 

-- Никакой он не врач, -- отрезал Сатако. – Щенок еще, молоко на губах не обсохло. Я ему даже лечение мухи не доверю не то что нашу дочь. Шаманам покажем Неко. Лечить будем травами, настоями, заговорами – наши отцы и деды, и их отцы и деды из покон веков так лечились. Видишь, как девочка на поправку пошла, когда я самого лучшего оленя духам отвез? Накормил их, им понравилось, однако. Погоди, вот забью еще двух оленей и снова накормлю их. Выздоровит наша дочка. Без всяких таблеток и уколов выздоровит. Не дам я этим русакам пичкать нашего ребенка всякой дрянью. Они только и думают, как извести наш народ, чтобы забрать наши богатства, которые духи в земле спрятали. Нефть, газ, металлы – вот что им нужно. Наша земля стонет от их машин, плачет черными слезами. Рыба мрет в реках, травы с каждым годом все меньше и меньше. Где наши дети будут оленей пасти, если они везде дырки в земле выковыривают? А мы, хасаво, им только мешаем. Но нашу Неко я им не отдам, однако.

 

Сатако был серьезен как никогда. Более того, он был зол. Максим взбесил его. Чем – не понятно. То ли своей вежливой, но фальшивой улыбкой. То ли вкусным чаем, какого Сатако в жизни не пробовал. То ли тем, что был статен и красив, высок, строен, а он, Сатако, коренастый, с короткими кривыми ногами. То ли тем, что Максиму и таким как он был доступен весь мир, все его красоты и богатства, а такие, как Сатако и его семья тихо вымирали, даже не оставляя после себя следа в истории. В истории этих красивых и богатых пришельцев, которые не боятся ни духов, ни умерших предков, ни своих богов, ни чужих.

 

Их, ненцев, даже не уничтожают, не сгоняют в резервации, как это делали с американскими индейцами. Все равно все вы сдохните, читалось в глазах всех пришельцев. И хороших, и плохих.

Но лучше умереть в тундре или тайге свободным, чем стать подопытной белой мышью на столе у таких вот красавцев-практикантов. Так размышлял Сатако. Его мозг буквально отключался от злости. Кулаки сами собой сжимались до боли в костяшках пальцев.

 

Еля не могла ослушаться мужа. Приказ Сатако был однозначен – к новоявленному доктору ни ногой. И ей стало очень грустно. Хоть Неко и стало лучше в последнее время, но она лучше мужа видела, что ее ребенок не такой как все остальные ненецкие дети. Шаманы не могли дать ответ что с их дочерью. А к доктору с Большой Земли их не пускает муж. Но она не успокоится до тех пор, пока хотя бы не будет ЗНАТЬ…

 

Единственное, в чем была уверена Еля, так это в том, что их дочь обречена. Обречена из-за отца-хасаво. Обречена, потому что она хасаво.

 

И от осознания этого сердце женщины наполнилось слезами.

bottom of page